Эти воспоминания Ксения Игоревна Кривошеина написала со слов своего мужа - Никиты Игоревича Кривошеина, который находился в одном лагере с Родионом Гудзенко. 

Ксения Кривошеина «Работа "за шкаф"» (отрывок, полный текст: http://www.newswe.com/Vrem/vremena.html)

В те годы в Ленинграде жил да был молодой художник Родион Гудзенко, он тоже зачастил на "третий этаж", проникся импрессионизмом и попал под очарование "балерин" Дега. Французская живопись его так здорово встряхнула, что он не только стал подражать Дега, но и задался целью выучить французский. По тем временам было трудно найти частные уроки, да и учебников не существовало, но как-то Родя умудрился, и дело пошло, да настолько хорошо, что через какое-то время он смог кое-что сказать и прочитать на языке любимого французского художника. В Эрмитаж привозили автобусные экскурсии не только колхозников, но и французских туристов. Родион с восторгом прислушивался к их разговорам, старался понять и, наконец, настолько осмелел, что решился заговорить. Время шло, живопись свою он выставлять не мог, показывал только друзьям и держал своих балерин а ля Дега "за шкафом", но зато язык его развязался настолько, что удержу никакого не было, и он уже, не стесняясь, приставал к французам на улице, стараясь выудить из них разную информацию о любимой Франции. Бедный Родя не подозревал, что основная масса этих туристов состояла из членов французской Компартии, а бдели и доносили они так же, как и их "камрады"-ленинцы. Постепенно увлечение французской живописью породило в нём желание чухнуть, и тут на гастроли в Ленинград приехала труппа "Комеди Франсэз"; Родя, конечно не только ходил на все спектакли, но и мгновенно увлёкся одной актрисой. В общем, как это бывает только с русскими, oни коротко и быстро сошлись, он ей откровенно рассказал о своей тайной мечте, и француженка решила спрятать Родю в свой гардеробный шкаф, который предполагалось погрузить вместе со всеми театральными декорациями на корабль и благополучно доплыть до Гавра.

То ли кто-то стукнул, то ли органы не дремали и за Родионом уже следили (вероятнее всего последнее, потому что его приставания на улицах и в Эрмитаже не могли пройти незамеченными, а романчик с француженкой - тем более), и перед отплытием судна на нём учинили обыск и Родю арестовали. 

На суде ему припомнили разное: как он в пьяном виде выкрикивал на улицах проклятия коммунистам, что был тунеядцем и продавал картины иностранцам. Припаяли десять лет! Так он оказался в одном лагере и в одном бараке с моим мужем Никитой. Они с Родионом по-французски разговаривали, Никита усовершенствовал его произношение и рассказывал о Франции. Хоть и лагерь, и лесопилка, и недосып, и полуголод, а Гудзенко удавалось на обрывках картона и фанеры, с помощью самых простых красок, раздобытых с величайшим трудом и, конечно, в тайне от лагерного начальства, рисовать своих балерин и окна. Никакого шкафа в бараке не было, а потому прятал он свои картины под матрас. Однажды нагрянул очередной шмон, которым руководил начальник отряда, мордвин с четырёхклассным образованием, маленького роста, капитан Ежов. Старшины рылись повсюду, заглянули под Родионов матрас, а там сюрприз! Всё выгребли, вывалили на середину барака, и Ежов от вида раскоряченных, в голубых пачках, балерин и странных окон с крестообразными рамами посередине закатился в истерике. "Это что за кресты? Это что за порнография?!" - орал капитан; и сапогами, и каблуками топтал и громил картины. Всё раздолбал. 

К Родиону в лагерь ездила жена, балерина, а после того, как он освободился, у них родилась дочка, она тоже стала танцовщицей. 

После освобождения Гудзенко продолжал рисовать, как многие, кормился книжной графикой и был принят в Союз художников. Живопись его изменилась, стала другой, не такой весёлой, как прежде, но его мечта побывать в Париже, наконец, сбылась. 

Я помню, как он нам звонил, восторженный, совершенно пьяный, с какого-то парохода, и никак не мог мне объяснить, куда он плывёт. Никита тогда был в очередной командировке, где-то далеко-далеко, в Африке, и мне никак не удавалось Родиону объяснить это, а через пару дней он позвонил ещё раз и, услышав на нашем телефонном ответчике голос Никиты, не поняв, что это запись, стал вести по-французски монолог с машинкой.

Кончилась, эта поездка для него печально: он под конец уж так перебрал красного и белого, что попал с сердечным приступом в больницу. 

Разные ходили слухи о его смерти в Питере, но то, что рассказал Борис Пустынцев, который его хоронил в1999 году, звучало так: в тёмном подъезде на Родиона напали, проломили голову, и он скончался прямо на месте.